Дорогое удовольствие, дорогие мои, когда в головах ведутся бои

Сегодняшний текст – в продолжение вчерашнего, про Куприна. 8 сентября (по новому стилю) родился химик Александр Титов, более известный как один из создателей послереволюционного «Союза возрождения России» (СВР), созданного в противовес СНК (Совету народных комиссаров). У этой организации, выступавшей за созыв Учредительного собрания, был очень интересный состав руководителей. В нём были известные учёные, вроде того же химика Александра Титова, историки Сергей Мельгунов и Венедикт Мякотин, экономист и журналист Алексей Пешехонов. Был там и революционер Николай Чайковский – тот самый, создатель кружка «чайковцев», действовавшего ещё при Александре II.

«Союз возрождения России», возглавлявшийся историком Сергеем Мельгуновым, имеет к Пскову некоторое отношение. Достаточно прочитать ноты протеста и телеграммы, печатавшиеся в октябре 1918 года большевистской газетой «Известия». В телеграмме народного комиссара иностранных дел Георгия Чичерина, отправленной 24 октября 1918 года полномочному представителю РСФСР в Германии, говорится, что в Пскове «начали организовывать северный белогвардейский фронт... Запись в Северную армию производится в бывшей мужской гимназии. Имеются в Пскове и Союз возрождения России, имеющий отношение к этой вербовке». А за два дня до этого, 24 октября, нота полномочного представительства РСФСР в Германии полетела в министерство иностранных дел Германии: «Согласно полученным Представительством совершенно достоверным сведениям, в Псковской губернии и городе Пскове, которые скоро будут очищены от немецких войск, организуются отряды белой гвардии для борьбы с Советской властью не только с разрешения, но даже при поддержке со стороны немецкой оккупационной власти. По городу распространяются и открыто расклеиваются воззвания, в которых население призывается записываться в ряды белой гвардии для борьбы с большевиками. Вербовочные пункты помещаются в здании гимназии на Георгиевской ул.». Там же говорилось о событиях осени 1918 года на островах Псковского озера: «На Талабских островах, например, пришедшие с немецкой стороны белогвардейцы арестовали местный Совет. Существуют подозрения, что белогвардейцы снабжаются денежными средствами и оружием германской оккупационной властью...». Кого интересуют подробности взаимоотношений белых и красных в Псковской губернии в 1918 году, тот может прочесть о них в пяти статьях «Красное и белое» доктора исторических наук профессора Андрея Михайлова, опубликованных в «ПГ» в феврале-марте 2009 года (мир тесен, с Андреем Михайловым мы давным-давно выходили на одну сцену, выступая за одну команду КВН исторического факультета). Помимо всего прочего, Андрей Михайлов является научным сотрудником  Научно-исследовательского отдела (военной истории Северо-Западного региона РФ) Института Военной истории Военной Академии Генерального штаба Вооруженных сил РФ.

Германская империя в конце октября 1918 года доживала последние дни. В то же время, белогвардейцы на Северо-Западе не были ещё достаточно сильны, чтобы контролировать крупные города (Псков они захватят только 25 мая 1919 года). Но большевистской власти было о чём беспокоиться. На неконтролируемых немцами территориях Псковской губернии вспыхивали крестьянские восстания. К крестьянам присоединялись офицеры. «Союз возрождения России» тоже не остался в стороне.

«Талабские острова расположены у нашего берега, - говорилось в телеграмме, направленной наркомом иностранных дел Георгием Чичериным полномочному представителю РСФСР в Германии 28 октября 1918 года. - Мы считаем нападение на них недружелюбным актом. В то же время организующие свою Северную армию под покровительством немцев белогвардейцы в Пскове разрабатывают план нападения на Торошино… У них найдены документы, относящиеся к изучению дорог на Петроград и Новгород» (один из партийных псевдонимом Чичерина был «Осведомлённый»).

Наверное, самым неординарным руководителем «Союза возрождения России» был Сергей Мельгунов - из потомков тех самых Муравьевых-Апостолов. За несколько лет большевики обыскивали его столичную квартиру 25 раз и 5 раз арестовывали. «Пять раз в течение истёкшего пятилетия я наблюдал современную тюремную действительность,-  писал Мельгунов в воспоминаниях. - Это было в разные эпохи - 1918, 1919, 1920-1921, 1922. Я был в тюрьме, когда у власти не было налаженного «государственного» аппарата, когда не было системы и действовала традиция; я был в тюрьме, когда создавалась система; я был в ней, когда тюрьма действовала по новой регламентированной системе, являвшейся уже продуктом коммунистического творчества…». В итоге 7 февраля 1920 года его приговорили к смертной казни, заменённой на 10 лет заключения. За Мельгунова вступились Вера Фигнер и Пётр Кропоткин, и через год он вообще оказался на свободе и был выслан за границу, дожив до 1956 года. Находясь в эмиграции, он написал множество исторических книг: «Как большевики захватили власть. Октябрьский переворот 1917 года», «Легенда о сепаратном мире», «Последний самодержец», «Трагедия адмирала Колчака» и многие другие. О псковских событиях он много писал в связи с отречением императора.

Когда Мельгунов вспоминал о бесконечных ночных обысках и арестах и описывал тюремный быт, то прекрасно осознавал, что  по отношению к нему чекисты ведут себя более сдержанно, чем к другим, менее известным людям. «Я был всегда в тюрьме «привилегированным», - говорил он. - Это важно помнить… Писатель-демократ, так или иначе числившийся в социалистических рядах, имевший достаточные личные связи по своему прошлому с теми, кто стоял у верхов власти, неизбежно попадал в несколько другое положение, чем всякий иной тюремный обитатель. Здесь уравнение было только относительное. Столичная тюрьма, столичный произвол - это нечто весьма далёкое от того, что делалось в провинции».

О том, что творилось в провинции, в частности, в Пскове, Мельгунов тоже знал. Более того, он об этом писал. Например, о событиях 1921 года (не только в Пскове): «Здесь по-прежнему расстрeливаются сотни. Расстрeливаются не только за заговоры, действительные и фиктивные, не только за частичные восстания и протест против насильнического режима - расстрелы являются по преимуществу актом запоздалой мести или наказаниями за проступки уголовные. Напр., хотя бы псковский процесс фармацевтов в Ревтрибунале по обвинению в продаже спирта, закончившийся зверской по форме казнью 8 человек». Массовые расстрелы за продажу спирта… Этот мартовский «псковский процесс» был показательным. Фармацевтов уничтожили за то, что они торговали спиртом в аптеках, нарушая госмонополию.

Мельгунов в своих книгах пытался анализировать поступки советских руководителей, сделавших ставку на террор. Он перечисляет тех, кого расстреляли в 1923 году. Казнённые были абсолютно разные люди. Например, расстреляли 76 вернувшихся на Родину врангелевских солдат. Но расстреливали и провинившихся чекистов. Среди казнённых оказались двое служащих налогового ведомства, чьё дело рассматривалось в «порховском процессе». Расстреливали тех, кто расстреливал. Расстреливали тех, кто не расстреливал. Амнистированных боевых генералов и взяточников из отдела народного образования, служащих центрального жилотдела и руководителей угро… Это было уже после Гражданской войны. Новая экономическая политика, поблажки… Однако остановить карательную машину было затруднительно. В 1918 году, когда Мельгунова арестовали впервые, с расстрелами обстояло ещё проще. Обычно массовые обыски, аресты и расстрелы были связаны с какими-то серьёзными эксцессами вроде покушения на Троцкого или Ленина. Причём, хватали тех, кто к покушениям был совершенно точно непричастен – в качестве заложников (в августе 1918 года пытались убить Троцкого, но застрелили только его «адъютанта», самого Троцкого в машине вообще не было). К Мельгунову чекисты пришли в 3 часа ночи 1 сентября – после покушения на Ленина.

Мельгунов в те дни понял, насколько трудно общаться с чекистами. Арестованные и те, кто их арестовывал, говорили на разных языках. В буквальном смысле. Среди тех, кто нагрянули ночью к Мельгунову, были «почти исключительно латыши». «Полуграмотные латыши растерялись при виде моей большой сохранившейся библиотеки и архива, что всегда спасало меня при последующих обысках, - написал в воспоминаниях Мельгунов. - Опыта у тюремщиков было ещё мало… Царство латышей! и притом латышей, почти не говоривших по-русски! Сразу чувствуешь себя беспомощно оторванным. Кругом латыши и китайцы на низших должностях охранителей. Что-нибудь разъяснить, что-нибудь сказать нет возможности. Лишь грубый окрик можно получить в ответ. Помню, какое затруднение вызвало обычное заполнение анкеты, уже тогда введённой любителями всякого рода регистрации…». Но скоро тюремщики приобрели необходимый опыт. Им было на ком учиться.

Однажды из Бутырки Мельгунова привезли на Лубянку, где его должен был допрашивать кто-то важный. Перед ним появился некто «одетый в чёрный редингот, напоминающий собой врача и вообще представителя интеллигентной профессии. Первое впечатление было благоприятное». Выяснилось, что это был сам Дзержинский.

Получился не столько допрос, сколько спор. Вчера я цитировал Александра Куприна – его впечатления о Ленине, с которым он общался один на один. У Мельгунова впечатления о Дзержинском не менее интересные. Руководитель «Союза спасения России» считал, что «тогда ещё Дзержинский, очевидно, не вошёл в свою роль».

«Вернее, власть и мы не чувствовали ещё того психологического водораздела, который потом нас разъединил, - написал Сергей Мельгунов. - Дзержинский не забыл ещё своего интеллигентского прошлого, а я... всё-таки видел перед собой человека, вышедшего из одного круга со мной, с теми же психологическими основами, как у меня. Я не видел перед собой жандарма, который воспринял всю психологию полицейского сыска, который пропитался атмосферой, навыками и идеологией охранных отделений, с которым мы так недавно еще боролись совместно. Дзержинский был для меня ещё недавним каторжанином, шедшим по этапу вместе с моим приятелем беллетристом Чулковым. И мне хотелось показать ошибочность пути, по которому идёт Всероссийская Чрезвычайная Комиссия; ошибочность террора, его аморальность. Хотелось убедить фанатика, скоро превратившегося в циника...».

С этим допросом на Лубянке связана одна смешная история, хотя, казалось бы, что может быть смешного на лубянском допросе? «Во время допроса я, пожалуй, вновь смальчишествовал, - вспоминал Сергей Мельгунов. - В один из моментов, когда взволнованный Дзержинский вскочил со стула, я увидел у него на столе документ, касающийся «Союза Возрождения», и я его тут же очень ловко спровадил в свой карман... Часто я гордился потом своей ловкостью».

Однако всех документов в карман «не спровадишь» - карманов не хватит. Тем более что компрометирующих документов с каждым днём и часом становилось всё больше. Под подозрение мог попасть кто угодно, но одной из самых потенциально опасных в РСФСР, а потом и в СССР считалась интеллигенция. Она была под особым надзором.

В книге «Красный террор» в России 1918 – 1923 годов» Сергей Мельгунов, основываясь на впечатлениях латвийского журналиста, описал некоторые особенности псковской жизни того периода: «Житье у нас ужасное - писал в мае 1921 г. корреспондент „Рижского курьера“ из Пскова, - в каждом доме, в каждой квартире и на улице кишат, как муравьи, шпионы… В каждом доме живут коммунисты, которые жадно наблюдают за жильцами… Все чувствуют себя точно в тюрьме, боятся друг друга, даже в своей семье брат косится на брата, не будучи уверен в том, не коммунист ли тот. Мы все измучены и устали, барахтаясь в этом проклятом муравейнике шпионажа». (В «Рижском курьере» в те времена работал Генрих Гроссен, до этого вместе с Петром Красновым и Александром Куприным входивший в штат газеты «Приневский край» Северо-Западной армии (генерала Юденича)).

В книге «Красный террор» Мельгунов приводит инструкцию, на основе которой в январе 1922 года давались «секретные задания уполномоченным». В документе 5 пунктов. Четыре из них начинаются со слов «следить», а один – со слова «проникать». Оканчивается всегда одинаково: «доносить», либо «немедленно доносить», либо «точно и подробно доносить». Основной объект наблюдений – «интеллигентные рабочие», «администрация фабрик», «интеллигенция, работающая в совучреждениях»… Следили на производстве, улавливая «политическое настроение», следили в «интимных кружках», следили на «семейных вечеринках»… Секретным агентам давалось задание «следить за всеми сборищами под видом картёжной игры, пьянства (но фактически преследующих другие цели), по возможности проникать на них и доносить о целях и задачах их и имена и фамилии собравшихся и точный адрес».

Думаю, что это одна из причин долговечного существования советской власти. Тотальная слежка. Под разными предлогами новая власть вербовала людей из всех бывших сословий. Друг на друга доносили не только соседи, но и близкие родственники. И не то чтобы это сильно скрывалось. Люди в то время должны были понимать, что они «под колпаком» всегда, и ожидать подвоха можно от каждого (любящего сына, отца, одноклассника, преподавателя, ученика…).

…На том самом допросе у Дзержинского Мельгунов напомнил «шефу советской полиции» про 24 красноармейцев, сидевших с Мельгуновым в одной камере (их посадили и забыли о них). Дзержинский выслушал Мельгунова и ответил: «Какая беда, если эти красноармейцы просидят месяц-другой лишний. Нам нет времени заниматься пустяковыми делами…» Человек – это пустяк, червяк. Совсем другое дело – государство, особенно если им управляют «сверхчеловеки».

Дорогой друг,
Этот конь выдержит трёх, не то, что двух.
Этот конь выдержит всё-всё-всё,
И обязательно куда-нибудь унесёт.

Дорогой враг,
Пена радиоволны сбивает с ног.
Я уже от неё почти слёг,
Но удержался – последние силы напряг.

Дорогие мои враги и друзья,
Такая уж у меня стезя.
Быть на коне уже не по мне –
С тех пор, как истина горит в огне.

Дорогое удовольствие, дорогие мои,
Когда в головах ведутся бои.

Жажду крови поскорей утоли.
И вали.