Этот квадрат как главная из наград

Об Анне Лепорской я впервые прочёл в «Телефонной книжке» Евгения Шварца, хотя мог бы посмотреть её работы в Псковском музее-заповеднике. Шварц писал: «Начинается список на «Л» с Анечки Лепорской. Познакомился я с ней в 28-м году. Тоже — из самых близких людей и поэтому из самых трудных для описания. А не описывать обидно: уж очень характер любопытный. Она из Пскова, где родилась и выросла в среде, полярной той, где пришлось ей жить в дальнейшем. Отец её был ректором семинарии, а учителем в Академии художеств - Казимир Малевич, основатель школы супрематистов. Человек с признаками гениальности, поляк, воспитавшийся на французском искусстве и восставший против своих учителей, — вот куда попала Анечка из строгой русской священнической семьи...»

Родилась  она всё-таки не в Пскове, а в Чернигове. Восьмилетняя Анна Лепорская переехала жить в Псков в 1908 году. Круг общения — Вениамин Каверин, Юрий Тынянов… После окончания гимназии недолго преподавала в деревенской школе под Псковом, училась в Псковской художественно-промышленной школе. Это было в 1918–1922 годах… Лепорская училась и в Академии художеств — у Кузьмы Петрова-Водкина. Но чаще всего Анну Лепорскую сегодня упоминают как одну из учениц Казимира Малевича. Из всех её званий (заслуженный художник РСФСР, лауреат Государственной премии РСФСР имени Репина) «ученица Малевича» — звание самое звучное. И это же вызывает скепсис. На что способны все эти «последователи»?

Завещание Малевич написал за два года до смерти — в 1933 году. «Прошу предать кремации моё тело в Москве, не откажите мне в этом. А урну хоронить на Барвихе по указанию места Ив. Вас. Клюном и моим братом и художником Суетиным (мужем Анны Лепорской. — Авт.), по его модели соорудите колонку, в которой будет стоять пустая урна». Всё получилось не совсем так, как завещал Малевич.

Колонка — это архитектон (супрематическая архитектурная модель), которую придумал Малевич. Напоминает космический корабль. Проект гроба нарисовали ученики — Суетин и Рождественский. Гроб был чёрно-белый. Церемония прощания состоялась в Ленинграде. В почётном карауле стояли Суетин, Рождественский, Лепорская и Клюн. Хармс прочитал стихи: «Памяти разорвав струю, // Ты глядишь кругом, гордостью сокрушив лицо. // Имя тебе Казимир. // Ты глядишь, как меркнет солнце спасения твоего...» Затем гроб с телом Малевича и стихами Хармса перенесли на расписанный Суетиным в супрематическом стиле красно-чёрно-зелёный грузовик и провезли по Невскому проспекту на вокзал. На вагоне, отправлявшемся в Москву с гробом Малевича, был нарисован чёрный квадрат. В вагоне ехали Суетин, Рождественский, Клюн и Лепорская. На могиле Малевича на поле между Немчиновкой и Нижним Ромашково установили деревянный куб с чёрным квадратом (памятник сделали Николай Суетин и Анна Лепорская). Памятник был обращён в сторону церкви села Ромашково. Неподалёку рос огромный дуб. Несмотря на все эти ритуалы, могила после войны потерялась. Николай Харджиев позднее с раздражением говорил: «Хоть бы камень положили, когда деревянный куб разрушился».

88-летний искусствовед и писатель Николай Харджиев в беседе с Ириной Голубкиной-Врубель в 1991 году по-своему рассказал о похоронах Малевича в 1935 году: «Когда он умер и его хоронили любимые ученики Суетин, Рождественский и другие, так на их лицах была и некоторая радость освобождения, потому что он всё-таки их очень держал. Они, конечно, очень горевали, но они были уже не дети, и это была свобода от него...» Харджиев в этом интервью выражений не стеснялся («Родченко — вообще дрянь и ничтожество полное... он пришёл на все готовое и ничего не понял... Дрянь был человек невероятная. Малевич и Татлин относились к нему с иронией и презрительно — он для них был комической фигурой...»). 

Взаимоотношения художников — это даже не взаимоотношения писателей. Многие ненавидят друг друга даже больше, чем любят себя. Упомянутый Татлин, по словам Харджиева, вёл себя не лучше, чем Родченко: «Татлин был человеком с чудовищным характером — маньяк, боялся, что у него украдут какие-нибудь профессиональные секреты. Он ненавидел Малевича лютой ненавистью и в какой-то мере завидовал. Они никак не могли поделить корону... Когда Малевич умер, его тело привезли кремировать в Москву. Татлин всё-таки пошёл посмотреть на мёртвого. Посмотрел и сказал: «Притворяется».

Тем важнее знать, что ученики Малевича о своём учителе всегда отзывались с уважением. Даже тогда, когда о нём безопаснее было бы помолчать. «Непосредственная работа с К. С. Малевичем дала мне толчок к пониманию того, что прежде казалось непонятным, — вспоминала Анна Лепорская. — Работа с ним дала понимание основных начал пластичности всякой формы, выращивания её как живого природного элемента цветка, растения, понимание "чуть-чуть", которое может или выстроить удивительную гармонию вещи, или сделать её безобразной и даже вовсе разрушить».

У Ксении Букши в книге «Малевич» взаимоотношения учеников и учителя описаны так: «Лепорская и Рождественский, принимая всё, что давал им Малевич, постепенно выбирались на свой путь в искусстве. Юдин внутренне возмущался, бунтовал против Казимировой власти, отталкивался и так находил себя. Все эти сценарии похожи на отношения в патриархальной семье, такой, в которой вырос сам Казимир Северинович. Отец многое даёт, отчасти мешает развитию, отчасти провоцирует бунт, но даёт всё же больше, и даёт вещи бесценные. А после его смерти все горюют и... вздыхают с облегчением».

В 1935 году, как вспоминал Евгений Шварц об Анне Лепорской: «Из Пскова почти что в Латинский квартал. Впрочем, был этот квартал уже деформирован...» Да, таков был её путь. Учительство в голодной псковской деревне, учёба в Псковской художественно-промышленной школе без каких-то особых перспектив… И вот она уже оформляет интерьер зала искусств советского павильона на всемирной выставке в Париже в 1937 году, а затем и в 1939 году — на Международной выставке в Нью-Йорке.

В письме Николаю Суетину в 1927 году Малевич писал: «Это уже давно известно, что являюсь пугалом в мире искусства, в особенности в России». Пугалом Малевич являлся уже за десять лет до того. «Г-н Малевич говорит очень просто об исчезновении привычки сознания видеть в картинах изображения, — писал Александр Бенуа в 1916 году. — Но знаете ли вы, что это такое? Ведь это не что иное, как воззвание к исчезновению любви, иначе говоря, того самого согревающего начала, без которого нам всем суждено неминуемо замерзнуть и погибнуть».

В это время кратковременная мода на авангард в Советской России прошла. Тем не менее выпускница Псковской художественно-промышленной школы Фан-дер-Флита Анна Лепорская оказалась в самом центре «рассадника» русского авангардизма — в Ленинградском государственном институте художественной культуры (ГИНХУК). Малевич возглавлял в нём формально-теоретический отдел, а секретарём этого отдела стала Лепорская. В ГИНХУКЕ тогда работали Филонов, Пунин, Рождественский, Юдин, Терентьев, Суетин…

Разгром «рассадника» авангарда начнётся в 1926 году после публикации в Ленинградской правде» статьи Григория Грингера «Монастырь на госснабжении» (Грингер скрывался под псевдонимом «Г. Серый»). «Сейчас, когда перед пролетарским искусством встали гигантские задачи, — писал Г. Серый, — когда сотни действительно даровитых художников голодают, преступно содержать великолепнейший огромный особняк для того, чтобы три юродивых монаха могли на государственный счёт вести никому не нужное художественное рукоблудие или контрреволюционную пропаганду».

Анна Лепорская о времени работы под началом Малевича в ГИНХУКе вспоминала с любовью. У неё останутся не только воспоминания. Она сохранит архив Малевича и его рисунки.

Первоначально Малевич был безусловным революционером-коммунистом. И не только в искусстве. Но жизнь в Советском Союзе сделала своё дело. К началу 30-х годов его взгляды поменялись. «Коммунизм есть сплошная вражда и нарушение покоя, — написал он в своём дневнике, — ибо стремится подчинить себе всякую мысль и уничтожить её. Ещё ни одно рабство не знало того рабства, которое несёт коммунизм, ибо жизнь каждого зависит от старейшины его». Чтобы отважиться написать такое, хотя бы и в дневнике, Малевичу надо было многое пережить. В том числе аресты, допросы, тюрьму… Первый раз его арестовали в 1927 году.

Некоторые удивляются: зачем Малевич вообще вернулся в СССР? Он же был в Польше, Германии… Что же ему там не жилось?

Зачем люди вообще возвращаются домой? Тем более год был 27-й, а не 37-й. Дома были дочь, мать… Когда его срочно, не дожидаясь окончания командировки, вызвали в СССР, он подчинился.

Официально это не был арест. Малевича задержали. Но дело, по которому его задержали, оказалось непростым. В нём фигурировали бывшие белогвардейцы из армии Врангеля, «сменовеховство», квартира Евреинова, в которой собирались Татлин, Филонов… Якобы это была «контрреволюционная организация», во главе который был Малевич. Но показания были недостаточно убедительны. Малевича отпустили — для того чтобы арестовать его в 1930 году. И это было уже серьёзно. В конце концов через два с лишним месяца он всё-таки вышел на свободу, но серьёзно заболел. Его смерть в 1935 году с арестом связана напрямую.

Малевича подозревали в связях с немецкой разведкой и в создании контреволюционных организаций. В показаниях поэта Игоря Терентьева говорилось, что беспредметное искусство «...представляло собой способ шифрованной передачи за границу сведений о Советском Союзе». Малевича в «Крестах» посещал чекист с особенной биографией — Глеб Бокий, с 1921 по 1936 год возглавлявший Специальный (шифровальный) отдел ОГПУ (НКВД) СССР, создатель лаборатории по разработке ядов и препаратов для влияния на сознание арестованных или устранения неугодных. Потом Бокий сам станет неугодным, и его расстреляют в 1937 году. Но в 1930 году он был ещё в силе. И произведения Малевича и других авангардистов действительно могли его интересовать как некие зашифрованные послания (о Бокии я упоминал, когда писал здесь 13 октября об А. Алтаеве — Маргарите Ямщиковой).

Статья 58, пункт 6, по которой собирались судить Казимира Малевича, — это срок от трёх лет до расстрела. Малевич вину отрицал и ссылался на то, что во время поездки в Германию его там воспринимали «как большевика». Кроме того, он говорил следователю, что его «новые работы по посуде имеют экспортный спрос». По всей видимости, особой необходимости его судить тогда не было, и его после двух с лишним месяцев пребывания в «Крестах» отпустили.  

На допросе Малевич говорил о посуде и экспортном спросе. Это существенно. Его ученики были в это вовлечены даже больше, чем он. Николай Суетин станет главным художником Ленинградского фарфорового завода им. М. В. Ломоносова. Туда же потом устроилась и его жена Анна Лепорская. Работы Лепорской постоянно демонстрировались на международных выставках в Женеве, Будапеште, Турине, Гётеборге, Брюсселе, Кабуле, Дамаске, Лейпциге, Осло, Вене… Она прославится прежде всего как керамист. Во время блокады Ленинграда Анна Лепорская работала на заводе для фронта (цинга, дистрофия, обморожение рук). «Ходить надо было больше десяти километров. Я присаживалась на сугробы, но приходила вовремя. Промёрзший цех, промёрзшие корпуса, мины, которые надо было аккуратно покрывать изнутри лаком. Работали в ватниках, но мину надо держать пальцами без перчаток — и они у меня обморозились. Зато удовлетворение большое — мины прямо из-под рук шли на фронт. Так прошло около двух месяцев, после которых меня свалили дистрофия и цинга», — написала в своём дневнике Анна Лепорская (её наградят медалями «За оборону Ленинграда» и «Партизану Отечественной войны» 2-й степени). В 1944 году она восстанавливала интерьеры Государственного театра оперы и балета имени Кирова. Во время Великой Отечественной войны — в 1942 году — Лепорской было поручено оформить могилу Александра Невского, а Суетину — могилу Суворова.
Так что таким странным образом оказались связаны Александр Невский, Казимир Малевич и Александр Суворов. Суетину и Лепорской повезло.

Не всем ученикам Малевича позволили умереть своей смертью.

Этот квадрат как главная из наград.
И как от любой награды, от неё устаёшь.
Наш мир на эту картину совсем не похож.
Кисть опускается в гремучий яд.
Острые углы разрезает холст,
Острые углы пробивают стены.
Кто-то безликий приходит на смену
И распускает хвост.
Под самым боком вырастает тюрьма —
Башня без окон под облака.
Кажется, что она на века.
Изнутри башни проступает тьма.
Облака уступают место для туч.
В руках высыхает бессильная кисть.
Отойди побыстрее. Отвлекись, отрекись,
Подбери к этому шифру ключ.