Профессией Щекочихина и было: отвечать за слова

Помните загадку-обманку: что тяжелее – пуд пуха или шестнадцать килограммов свинца? Такая же обманчивость видимого и сущего присутствовала в Щекочихине: он был собой, и только собой, но мог казаться легковесно порхающим и тяжеловесно-основательным – как смотреть.

Щекочихин, Щекоч, — щегол, «в обличьи нечто птичье», по Тарковскому. Он все время не сидел на месте. Готовность оказаться не тут, не там, а неизвестно где – постоянная.

«Старичок, я в… Дальше Страсбург, Ирбит, Рязань, Нью-Йорк…» — что угодно могло прозвучать по его мобильному, привязавшему его к течению дней, как леска – воздушного змея. Он постоянно был везде, и поймать его было делом почти невозможным. Но при этом – постоянство в принципах и привязанностях, редкое в наше время.

Такая же пухово-свинцовая загадка для меня — щекочихинское депутатство. Мне всегда казалось странным, когда прожженные профессионалы по своей воле претендуют стать дилетантами. Ибо, пока они командуют производством, ловят жуликов или выводят формулы, они отвечают за дело, переходя в депутаты – только за слова. И этот переход странен мне. Но ведь профессией Щекочихина и было: отвечать за слова. И до всякого депутатства. И как он ни старался, к депутатской униформе – костюму-галстуку — так и не притерпелся, она ему, как с чужого плеча.

Мне казалось, что Щекочихин был всегда, поскольку его и его имя я встречал везде, а когда познакомились, оказалось, что он – совсем молодой, на десяток лет меня моложе. Как он при своем известном легкомыслии так прочно укоренился в нашей жизни, в нашей любви, а теперь, увы, в нашей памяти – все та же загадка.

Когда 3-го рано утром мне сообщили о его смерти, «умер» даже не послышалось, послышалось «убит». Умер — это так не по-щекочихински. Вот пишу и не верю.

Алексей СИМОНОВ.