Лес мёртвых и живых

В стране победившего чекизма поминовение павших от рук палачей НКВД-МГБ-КГБ стало частным делом их престарелых потомков

Сказать по совести, моё отношение к «Мемориалу» и его деятельности многие годы было довольно сложным: мне не нравилось, что благородная цель увековечения памяти жертв репрессий слишком часто, как мне казалось, смешивалась с участием в нынешних политических делах… А накануне поездки, организованной Псковским «Мемориалом», я почему-то представлял её очередным формальным и протокольным «возложением венков». Я очень ошибался.

Летом 1937 года в Пскове достраивалась новая гостиница «Октябрьская». Город был небольшой, уютный, зелёный, чистый. Дворники усердно мели улицы, на перекрёстке стоял милиционер в белом шлеме и наблюдал за порядком. Порядок был – в городе и в стране вообще.

Фамилия милиционера была Озол, звали его Карлом Давыдовичем. Он был латышом по национальности, любил свою работу, и первоклассницу дочь. Осенью, на ноябрьские праздники её принимали в октябрята – тогда он, гордый и большой, в форме и с наганом на боку вывел дочку за руку на сцену актового зала школы.

…Через месяц, в декабре его арестовали по обвинению в шпионаже в пользу иностранных разведок, саботаже и вредительстве. Главным доказательством было происхождение: рядом граница с «буржуазной Латвией». Потом в деле появилась «царица доказательств» – признание обвиняемого. Можно догадаться, как она появилась. Такой тогда был порядок.

В тридцатые в Пскове мало пытали и почти не расстреливали – то ли полномочий у местного НКВД было мало, то ли близость к границе сыграла какую-то роль. Арестованных свозили в подвал железнодорожного вокзала, и оттуда поездом – в Ленинград.

Там в январе 1938 Карл Озол был осуждён, расстрелян и тайно где-то зарыт.

Жена и дочь в товарном вагоне уехали далеко от чистого зелёного уютного города, находившегося слишком близко от границы с буржуазной Латвией, чтобы там мог работать милиционером латыш по национальности.

Они выжили в ссылке, вернулись в Псков и после смерти Сталина получили документ о реабилитации отца. Где его могила, никто так и не сказал.

В 1989 году в Левашовской пустоши под Ленинградом было обнаружено массовое захоронение, оказавшееся засекреченным тайным могильником НКВД-МГБ, «функционировавшим» с 1937 по конец 1940-х годов. Считается, что там лежит около 47000 человек. К жуткому лесу, окружённому забором и охраняемому собаками, потянулись люди, знающие о своих близких только то, что они был расстреляны в Ленинграде и округе в те годы.

Через некоторое время это место официально приобрело статус мемориального кладбища-памятника жертвам политических репрессий. В помещении караульного дома был открыт музей, у въезда на территорию возле шоссе установлен памятник. Вскоре над общей могилой стали появляться символические надгробия – как отдельным людям, так и коллективные: польское, еврейское, немецкое, эстонское, финское…

В этом ряду – чугунный крест в память жителей Пскова и округи - похищенных, казнённых и зарытых чекистами в конце 1930-х – начале 1940-х, когда Псков входил в состав Ленинградской области и бюрократический порядок предписывал перед смертью доставлять обреченных в областной центр.

И к этому кресту, к прикреплённой на стволе дерева чёрно-белой ламинированной фотографии Карла Озола, в минувший вторник, так же, как год и как два года назад, приехала его дочь. Так же, как десятки других псковичей, чьи близкие, возможно, лежат здесь.

* * *

Вместе с другими она вышла из автобуса. Старенький «Икарус» ехал от Пскова больше семи часов – все устали, люди немолодые. Молча достали цветы, купленные по дороге. Священник надел облачение и возжег кадило.

Распахнулись тяжёлые ворота – они остались тут с той поры, когда это был охраняемый КГБ объект. Небольшая территория, заросшая лесом, с проложенными дорожками, посыпанными песком, размером с небольшой пионерский лагерь. У входа, на звоннице, – колокол.

ПОД ДЁРНОМ И КОРНЯМИ - СОРОК СЕМЬ ТЫСЯЧ ЧЕЛОВЕК.

И они не слышали, не слышал ни один из них, как мы звонили в этот колокол, каждый из нас – трижды звонил в этот колокол – но слышали его только мы сами и окрестные дачники.

Или всё-таки слышали?

Слышали, как отслужили литию на братской могиле (пел хор храма Александра Невского, отец настоятеля которого тоже лежит тут). Слышали, как разошедшиеся по этому странному лесу-кладбищу без могил родственники тихо поминали их по русскому обычаю – хлебом-солью и горькой белой.

* * *

Иван Дмитриевич Шорохов был колхозником в Псковском районе. «Органы» взяли его в 1937. Больше его никто не видел. Остались четыре дочери, они приезжают сюда каждый год – на могилу родителя. Старшей – за восемьдесят.

Иван Егорович Попов был председателем колхоза. Однажды в ночь собрали правление и его исключили. А через три дня – забрали. Остались беременная жена и пятилетняя дочь. Бывший односельчанин, служивший в НКВД, разрешил им не уезжать из родной деревни, похлопотал, чтобы не было ссылки. Но, может, лучше было бы, если б выслали: в школе с «дочерью врага» никто не сидел за одной партой; погибавшей от голода молодой женщине с детьми не давали на полдня лошадь для огорода: «Паши на своём мужике, где он?» В войну сгорел дом – погорельцам не дали ссуду. Так и жили в яме. Старшая дочь, пережившая всё это, поставила отцу крест в Левашово. Здесь она всё это рассказала ему. Я был рядом. Я слышал всё.

Такие кресты – очень простые, да что там – бедные – тут и там мелькают между деревьями, на стволах которых виднеются портреты чьих-то братьев, отцов, сестёр, матерей.

Александр Иванович Иванов был конюхом. Слыл серьёзным работящим мужиком. Его сад славился по округе. Его забрали ночью. Жена и пятеро детей всё ходили на горку, смотрели: может, папа идёт? Не пришёл. В Левашово стоит крест, его поставили те из шестерых, кто выжил.

Старушка неловко пытается прикрутить проволокой (жалко вбить гвоздь в живое) деревянную табличку, обёрнутую в целлофан. Старушка плачет. Я прислушиваюсь:

- Братик, милый братик, наверно, в последний раз Зина-сестричка к тебе приехала.

На табличке нацарапано шариковой ручкой: «Леонид Николаевич Лапс (1914-1939)». Двадцатипятилетний. Навсегда.

Я надену чёрную рубаху
И вослед за мутным фонарём
По камням двора пройду на плаху
С молчаливо-ласковым лицом.

Вспомню маму, крашеную прялку,
Синий вечер, дрёму паутин,
За окном ночующую галку,
У окна любимый бальзамин...

Николай Клюев (1884-1937)

Postscriptum

По разным оценкам, число жертв политических репрессий в СССР – от сотен тысяч до десятков миллионов человек.

Забвение прошлого неизбежно ведёт к его повторению.

Музей в Левашовской пустоши, хоть и имеет официальный статус, не получает от государства практически никакой поддержки.

На проведение помпезных празднований Дня России, а также поддержку официозных проправительственных организаций вроде движений «Идущие вместе» и «Наши» в России тратятся миллиарды рублей.

Одной из наиболее пострадавших в результате так называемой «монетизации» категорией льготников стали родственники жертв политических репрессий.

В этот раз на поездку в Левашово впервые пришлось собирать деньги с её участников. Это произошло из-за того, что в этом году администрация Псковской области проигнорировала просьбу организаторов о финансовой поддержке.

Речь шла о пяти тысячах рублей.

В современной России УЖЕ ЕСТЬ политические заключённые.

Юрий СТРЕКАЛОВСКИЙ.