Мы ставим точки над I
ОСНОВАНА В АВГУСТЕ 2000 года
Читать газету
Архив
Слово Михаила Николаевича Максимовского о Николае Николаевиче Колиберском. Часть вторая
Начало см. в № 38 (509) от 29 сентября – 5 октября 2010 г.
«Постарайтесь как можно скорее избавить школу от этого старого чудака!»
 |
| Николай Николаевич Колиберский. Фото из архива М. Н. Максимовского. |
О 1-й средней школе, ее историческом прошлом, я почти ничего не знал. Впрочем, не об этом шел разговор, когда мне неожиданно предложили оставить интернат и перейти в бывшую гимназию, переживавшую в ту пору серьезный спад. Заведующая гороно И. Д. Журавлева откровенно охарактеризовала обстановку, сложившуюся там. В последние годы неудачи преследовали школу. В 1964 году освободили от должности директора. С приходом нового руководителя положение за год еще более обострилось.
Школа большая: свыше полутора тысяч учащихся, более 80 учителей. Недавно три подростка за бродяжничество и дерзкое хулиганство направлены в детскую исправительную колонию. Варварски вспоротые ножами сиденья и спинки полумягких стульев в актовом зале; злобно замаранные стенды на стенах, выкрашенных в мрачные тона; обезображенные туалеты... В большом педагогическом коллективе, где было немало опытных и способных учителей, не было единства.
Трагедия любой школы начинается с того, что учителя во всех бедах винят детей и их родителей, и тогда дети перестают любить школу, а родители лишают доверия и уважения наставников. Со мною побеседовали в горкоме КПСС, в облоно, а затем направили к инспектору, курирующему школу.
Инспектор – мощная дама с густым басовитым голосом, резкими движениями и не менее резкими суждениями – старается императивно, хотя и достаточно искренне определить линию моего поведения в школе: этого – «прижать», того – «убрать» и т. д. Когда речь зашла о Колиберском, руководящая дама с раздражением потребовала: «Постарайтесь как можно скорее избавить школу от этого старого чудака! Новых методов не приемлет, а старыми ничему не научишь».
Разговор этот, помнится, оптимизма мне не прибавил. Поблагодарив за «необыкновенно ценные указания», пообещал, что постараюсь ими воспользоваться, как только изучу деловые и личностные особенности учителей.
Прошло несколько месяцев напряженного труда. На первом педагогическом совете, в сентябре, были определены причины неудач, лихорадящих школу, договорились о мерах и принципах сплочения учителей и учащихся в единый общешкольный коллектив. Николай Николаевич с особым удовольствием воспринял намечающиеся перемены в жизни школы. Выступая на сентябрьском педсовете, где определялись задачи на 1965-66 учебный год, он говорил: «Любая школа, а такая, как Первая, в особенности, должна иметь свое лицо, непременно выработать свои традиции, которыми учащиеся, учителя и родители имели бы основание гордиться. Все наши беды коренятся в нас самих, а меж тем источники их преодоления таятся в самой нашей школе, в ее неповторимой истории, в ее выдающихся выпускниках».
Колиберский ознакомил совет с найденными им в архивах документами, из которых следовало, что в 1786 году по Указу Екатерины II была открыта Высшая начальная школа, преобразованная в 1804 году в Псковскую мужскую губернскую гимназию, переименованную после революции 1917 в Первую единую трудовую школу II ступени. Поражало, что ни учителя, ни учащиеся почти ничего не знали о прошлом школы и о выпускниках, которые так много сделали для Отечества. Было решено вовлечь все классы школы, родительскую общественность к 180-летнему юбилею школы, который предстоял в 1966 году.
На многолюдных встречах с родителями шел откровенный разговор о единстве наших целей. Мы разъясняли родителям, что школа, где учатся дети, - это и их школа, а учителя – ближайшие друзья и единомышленники. Родители с искренним желанием включились в подготовку к юбилею. Состоялись откровенные беседы со старшеклассниками. Истосковавшиеся по серьезному делу ребята высказали много интересных предложений по проведению школьной годовщины и взяли на себя ответственность за наведение порядка в школе и в микрорайоне. Знакомились со славным прошлым своей школы, стали переписываться с известными ее выпускниками, начали поиск, в ходе которого узнали об удивительных судьбах бывших гимназистов и школьников, тесно переплетавшихся с важнейшими вехами в истории России.
Выпускники прошлых лет, среди которых были живы еще и такие, кто вышел из стен школы в начале нынешнего столетия, на письма из школы отзывались с радостным волнением и готовностью непременно прибыль на юбилей. Они присылали в школу все новые адреса. Каждое их письмо было проникнуто любовью к школе, уважением к учительскому труду. Таким образом, школа получила неиссякаемый источник воспитания «добрых чувств».
Педагогический совет и общественные организации обратились в вышестоящие инстанции с ходатайством о присвоении школе в связи со 180-летием имени Леона Поземского. Созревали замыслы (вскоре осуществленные) о создании Клуба юных капитанов, в котором ребята могли бы «бороться и искать», закалять свою волю, учиться мужеству.
Мы мечтали о своем школьном военно-спортивном лагере на неоглядном Псковском озере, о ялах, на которых юные капитаны могли уходить в дальние походы на веслах и под парусом. Ребята с большим интересом овладевали флажным семафором, учились вязать морские узлы. У них появились свои Законы, основанные на непреходящих идеалах дружбы и товарищества, своя песня. В осуществление этой мечты вложили много сил сами старшеклассники под руководством учителей – А. А. Заикиной, Л. Г. Ротгенгер, Р. Д. Серкова, В. В. Синьковой. Неоценимую помощь оказывал школе коллектив ремонтного завода во главе с его директором В. Я. Самоляком. В жизни школы происходили отрадные перемены. Они пришлись по душе всем, особенно Колиберскому.
«Ну, что ж, голубчик, пора мне собираться?..»
Завершалось первое полугодие 1965/66 учебного года. За прошедшие три месяца занятий я успел познакомиться со всеми учителями, получил первые, пусть еще недостаточно полные, представления об их профессиональных возможностях, побывал на уроках. Не был я только на уроках у Колиберского. Испытывая искреннее уважение к старому учителю, я невольно вспоминал бескомпромиссную оценку его деятельности, данную инспектором гороно, и опасался встречи с ним на уроке, хотя и понимал, что встреча эта неизбежна. И вот как-то хмурым декабрьским утром, когда мы с Николаем Николаевичей оказались наедине в учительской, я мягко выразил пожелание пойти к нему на урок. «Милости прошу, - приветливо отозвался учитель, - я Вас давно жду!».
С того памятного дня прошло уже много лет, но хорошо помню, что это был урок в 9 классе. Ребята встали, приветствуя нас, учитель прошел к своему столу, а я, как это принято, устроился за последней партой, раскрыл свою «Тетрадь для записи и анализа посещенных уроков» и приготовился записывать.
Колиберский быстро, но без суеты покончил с необходимыми формальностями, предваряющими начало занятий, затем вышел из-за стола и с какой-то особой доверительностью сказал: «Ребятушки! Мы сегодня проведем еще час в обществе нашего соотечественника Николая Гавриловича Чернышевского, в мире его образов и идеалов. Прошлый урок убедил меня, что роман всеми прочитан, меня радует ваш глубокий интерес к его героям, восхищение беспримерным подвигом автора. «Новые люди» и «особенный человек» рождены в Алексеевском равелине Петропавловской крепости, в условиях невероятных лишений, в перерывах между допросами, во время голодовок. Но, может быть, не это самое существенное. Ведь «новых людей», подобных Лопухову и Кирсанову, можно было уже встретить среди современников Чернышевского, а в самом Чернышевском вы находили много общего о Рахметовым. Вы, конечно, помните миф о Прометее? Так вот, Николая Гавриловича недаром сравнивают с этим мифическим героем Эллады; поистине фантастической силой духа и даром предвидения надо было обладать, чтобы в сыром и мрачном каземате крепости нарисовать удивительные картины светлого будущего своего народа.
Напомните, мне, пожалуйста, в какой части романа даны развернутые картины жизни общества будущего?
- В четвертом сне Веры Павловны.
- Да, именно там! Вот четвертому сну Веры Павловны мы и посвятим урок».
Так, помнится мне, урок этот начинался. И уже с первой минуты я был пленен необычностью тона, теплотой общения между учителем и учениками. С горячей заинтересованностью, мгновенно откликаясь на четко поставленные вопросы, девятиклассники отыскивали, читали и комментировали страницы и абзацы, изображающие идеальное общество.
...Там живут красивые, сильные, раскованные люди. Труд стал их внутренней потребностью и основой подлинного процветания. Их деятельность рациональна и плодотворна. Они отодвинули границы пустыни, осваивают новые земли. Труд для них - источник радости и удовлетворения. Вот группа людей убирает урожай с густой, изобильной нивы. На их лицах ни тени усталости, недаром, трудясь, они поют: самые тяжелые и сложные работы выполняют машины, созданные их свободным гением.
...В этом обществе торжествуют законы разума и справедливости, в нем нет обездоленных и несчастных. Обязанности здесь распределены четко: применение своим силам находят и стар, и млад. Духовные запросы людей очень высоки, интересы разнообразны.
...Они живут в просторных удобных жилищах, в которых много света и тепла, так как основными строительными материалами являются стекло и алюминий.
...В их городах много скульптур, музеев, парков, дворцов. Люди будущего интересно организуют свой досуг, непринужденно веселятся, глубоко разбираются в произведениях искусства, сами охотно творят...
Все это учащиеся находят в романе, учитель их изредка дополняет. Но если учащиеся, аргументируя, зачитывают страницы из романа, учитель воспроизводит тексты наизусть.
На несколько минут Колиберский выводит класс из «сна» Веры Павловны: он просит вспомнить положение крестьян по произведениям Радищева и Некрасова. И ребята вспоминают убогие, курные избы, окна, в которых вместо стекол – бычьи пузыри; шестидневную барщину, нищету, непосильный труд, злой рок солдатчины... Они читают отрывки из Некрасова. «Кушай тюрю, Яша, молочка-то нет». «Беден, нечесан Калинушка... с лаптя до ворота шкура вся вспорота, пухнет с мякины живот»; «В деревне Бесово Яким Нагой живет, он до смерти работает, до полусмерти пьет!»
И снова Чернышевский, снова проблемы, поставленные в романе. Делаются смелые обобщения. Выдвигаются предположения, о чем мог и не мог в тех условиях оказать величайший народный заступник. Увлеченность ребят заметно радует учителя. Он искусно направляет их юношеский пыл, не суетится, не подгоняет, не вымогает, вовремя приходит на помощь и стремительно движется вместе со своими питомцами вперед.
Я и не заметил, как пролетело время. Николай Николаевич попросил ребят вдуматься в вещие, полные светлых надежд слова: «Будущее светло и прекрасно. Любите его, стремитесь к нему... работайте для него, приближайте его, перенесите из него в настоящее все, что можете перенести». Учитель поблагодарил ребят, оценил их знания и велел дома выучить наизусть отрывок «Будущее светло и прекрасно...» и подумать, почему общество будущего «снится» именно Вере Павловне, а не другим героям.
Резко и неожиданно прозвенел звонок. Николай Николаевич отпустил учащихся и мы, неторопливо спускаясь по широкой лестнице, направляемся ко мне в кабинет. По пути машинально отвечаем на приветствия школьников, с шумом выбегающих на перемену из классов.
Мы о чем-то разговариваем, я с трудом поддерживаю разговор, отвечаю невпопад: впервые за всю свою уже достаточно продолжительную директорскую практику испытываю растерянность перед предстоящей беседой с учителем. Не знаю, как буду разбирать этот необычный урок. Во-первых, увлекшись, я не записал в свою тетрадь ни единого слова. Кроме того, лихорадочно припоминая, как складывался урок, я не мог в нем выделить традиционно принятые этапы: опрос, сообщение новых знаний, закрепление изученного материала, и, следовательно, не мог определить, достаточно ли рационально распределено время на указанные компоненты. Мелькали, помню, и такие полярные суждения: не все учащиеся участвовали в диалоге с учителем. Да, это так, мысленно возражал я себе, но неподдельный интерес и внимание к происходящему я видел на лицах всех девятиклассников, и молчавших – тоже.
Ну, хорошо! О чем же мне говорить при анализе урока? Как определить его тип? Какие дать рекомендации учителю? Опроса не было. Как усвоили учащиеся предыдущий урок, неизвестно. Этап сообщения нового не выделен. А закрепление? В какой мере на этом уроке выдерживался основной дидактический принцип – «повторение – мать учения»? Но внутренний голос опровергал мои же доводы. Вспомни! Более двух десятков учеников-добровольцев, активно участвуя в разговоре об обществе будущего, показали полную осведомленность в содержании романа, глубоко понимали социальные и нравственные позиции автора. Следовательно, учитель, вводя учащихся в новую тему, проверил, как они усвоили материал прошлых уроков! Зачем же специальный опрос?
Значит, все на этом уроке сделано, но сделано необычно и настолько интересно, что даже ты, достаточно искушенный учитель словесности, испытал подлинную радость. Впрочем, это потом, значительно позднее, мне удалось полностью осмыслить все, что я увидел и услышал на уроке, а тогда... Мы вошли в кабинет и оба, молча, с видимым удовольствием закурили. Обычно я начинал разбор прослушанного урока с того, что предлагал учителю кратко сообщить, какие цели он перед собой ставил; как, по его мнению, ему это удалось, чем не удовлетворен, а затем сам приступал к анализу достоинств и недочетов урока. На этот раз, не зная, с чего начать, я попросту молчал до тех пор, пока не перехватил тревожный взгляд учителя. Решение пришло мгновенно: урок разбирать не надо!
«Спасибо Вам, Николай Николаевич, - сказал я, - все было необыкновенно хорошо! С Вашего разрешения мы этот урок разбирать не будем. По одному уроку судить о работе трудно. Скоро побываю у Вас еще, и тогда мы побеседуем». Колиберский пристально посмотрел мне в глаза и вдруг горестно спросил:
- Ну, что ж, голубчик, пора мне собираться?
- Простите, не понимаю Вас. Куда собираться?
- Из школы. На пенсию. Мне, впрочем, такой совет уже давали.
- Ну что Вы такое говорите, Николай Николаевич, дорогой! На какую пенсию? Вы – лучший учитель литературы из всех, кого я встречал. Вы – учитель по рождению и призванию. И давайте договоримся вот о чем, - строго сказал я ему в заключение, - до тех пор, пока мы работаем вместе, о пенсии Вы заговаривать со мной не будете!
Старый учитель изумленно посмотрел на меня, постарался незаметно смахнуть непрошеную слезу с приветливых глаз и, прощаясь, задержал мою руку в своей, еще очень крепкой руке...
Н. Н. Колиберский отработал в школе еще более десяти лет.
«Перед каждым девятым опять читаю – то с начала до конца, то с середины, то с конца к началу…»
 |
| Николай Николаевич Колиберский. Фото из архива М. Н. Максимовского. |
Начиная знакомство учащихся с писателем и его творчеством, Николай Николаевич по-своему, оригинально, обозначал политические течения и общественные веяния эпохи, называл не встречающиеся в наших пособиях имена общественных и политических деятелей, давал им краткие запоминающиеся характеристики, искусно формировал представления учащихся о социальных явлениях, состоянии образования и культуры. Учитель так ярко и убежденно рассказывал обо всем этом, словно всему был сам свидетель и происходило это у него на глазах. Он помнил и мог воспроизвести наизусть невероятное количество стихотворных и прозаических текстов.
Свободное владение материалом позволяло Колиберскому импровизировать в формах и методах обучения, избегая банальности и примитива, вызывающих оскомину. Однажды урок начинался вводной беседой, после которой класс разыскивает в тексте литературного произведения подтверждения высказанным положениям. В другой раз учащиеся делятся впечатлениями от прочитанного, а затем учитель подводит итоги, обобщает и углубляет их представления.
При изучении произведения драматургии класс нередко напоминал артистическую труппу, проводящую репетицию. Николай Николаевич любил, когда учащиеся спорят по прочитанному, задают вопросы, и потому часто проводил уроки-диспуты, умело подливая, как он говаривал, «масло в огонь». Но, несомненно, главным оружием в арсенале учителя Колиберского, которым он владел в совершенстве, было слово. Слово учителя, которое делает его речь сочной, выразительной, впечатляющей, логически последовательной, - позволяющее точно и ярко выразить мысль. Такая речь сама по себе - искусство и, следовательно, неоценимое средство обучения и воспитания. Недаром старшеклассники любили уроки-лекции Николая Николаевича и заслушивались ими.
Неотразимая сила этих уроков была не только в том, что учитель владел приемами риторики, мастерски аргументировал положения лекции большим количеством литературных текстов, воспроизводимых с необычайной выразительностью. Тончайший лингвист, он умел глубоко проникать в особенности структуры языка того или иного художника и пронизывать этими особенностями собственную речь. При изучении литературного произведения речь преподавателя по грамматическому строю, стилю, тону живо напоминала авторскую речь.
Когда это был, скажем, Достоевский, речь Колиберского становилась динамически напряженной; короткими отрывочными фразами, пользуясь специфическим словарем писателя, учитель искусно передавал смятение чувств героя, открытую неизбывную боль, страдания, лихорадящее состояние тревоги, предчувствие надвигающейся беды. Добротная, густая русская речь, полная несуетливых раздумий, плавное течение мысли, глубокое проникновение во внутренний мир человека, точные детали внешности, к которым не раз возвращается автор – все это органически входило в гамму речевых средств Николая Николаевича, создавая особый тон на уроках по Льву Толстому.
На протяжении всей своей долгой педагогической жизни Николаи Николаевич ни разу не позволил себе прийти на урок без плана, хотя, казалось бы, он менее любого другого учителя в этом нуждался. Поурочный план необходим, считал Колиберский, во-первых, потому, что он дисциплинирует ум, четко определяет объем и содержание изучаемого материала, не позволяет «растекаться мыслью по древу». Да, конечно, материал урока мне хорошо известен, я давно учительствую. Но ведь этот класс новый, ребята другие, прошел год, и я в чем-то изменился. Как же я могу учить по старому плану? Если бы хоть раз повторился в своих уроках, я перестал бы себя уважать. Каждому классу с учетом переживаемого времени – свой урок!
Урок, во-вторых, должен быть завершенным произведением педагогического искусства, а «служенье муз не терпит суеты», поэтому каждый урок от начала до конца должен быть продуман и спланирован. Кстати, лишь при этом условии учитель может себе позволить импровизировать. Даже тогда, когда Министерство просвещения разрешило учителям использовать старые планы, внеся в них дополнения, Колиберский этого делать не стал. Помню, была у Николая Николаевича небольшая тетрадка, в которую – тезисами – он сумел вместить в форме, доступной лишь для него, содержание великого романа Толстого. Назывались том, часть романа и номер главы, затем записывалось предельно кратко событие и место, где оно происходило, суть размышлений автора.
Выглядело это, примерно, так.
Том 2. Часть 1. Глава 1. Приезд Николая Ростова в отчий дом вместе с другом Василием Денисовым (начало 1806 г.)
Там же, глава 2. Николай Ростов и Соня... Илья Андреевич озабочен устройством обеда в Английском клубе в честь князя Багратиона.
Там же, глава 3. Обед в Английском клубе. Портрет неловкого и застенчивого Багратиона. Восторженный Николай Ростов.
Там же, глава 4. Пьер Безухов, Мучительные раздумья: Элен и Долохов. Вспышка гнева. Ссора. Вызов на дуэль.
Там же, глава 5. Дуэль. Ранен Долохов. Выясняется: буян, бретер Долохов - нежный сын и заботливый брат и т. д.
Увидав эту тетрадочку, я спросил Колиберского, когда и как она заполнялась? «Недавно, во время каникул, - ответил он, - для проверки памяти».
- По памяти? Без текста?
- Нет, с текстом. Но я открывал первую страницу главы, пробегал глазами первые несколько строк и, сразу вспомнив, о чем повествуется в главе, отодвигал книгу и записывал свои тезисы. Оказывается, память еще довольно прочна.
- Интересно, сколько же раз Вы читали «Войну и мир»?
Он как-то радостно засмеялся: «Не помню, голубчик! Работаю давно и у меня почти каждый год новые девятые классы. Перед каждым девятым опять читаю – то с начала до конца, то с середины, то с конца к началу, а то и просто – самые дорогие страницы, их очень много».
Он знал в романах Толстого не только каждую «улицу», но и любой «закоулочек», ориентировался в них так, как ориентируется в собственном доме человек, проживший в нем десятки лет. Он помнил и различал любой оттенок, штрих на великолепных полотнах великого художника.
«Смогут ли в будущем техническими средствами заменить учителя? Смогут. Если учитель этого заслужит»
В 1960-е годы началось увлечение техническими средствами обучения. Само по себе это направление имело определенный смысл, когда эти средства способствовали интенсификации урока, расширяли возможности учителя в углублении знаний и представлений учащихся на занятиях по физике, химии, математике, биологии, истории, географии, иностранным языкам. Большим подспорьем для учителя явились учебные, да и художественные кинофильмы на определенных уроках литературы.
Стоит вспомнить, что самих технических средств обучения производилось крайне мало, ассигнований на эти цели школы почти не получали. Правда, шефствующим над школами предприятиям разрешено было по возможности оказывать им материальную поддержку. В конечном счете оснащенность учреждения техническими средствами находилась в прямой зависимости от двух обстоятельств: умеет ли директор школы выступать в унизительной роли просителя и испытывает ли потребность директор завода или председатель колхоза становиться в позу мецената.
Как и в любом деле, начатом из благородных побуждений, у нас нередко появляются сторонники крайностей, способные опошлить идею и довести ее до абсурда. Именно тогда работники народного образования, инспектирующие учителей, а вслед за ними и многие руководители школ стали безапелляционно требовать, чтобы на каждом уроке, независимо от надобности, непременно применялись хоть какие-нибудь технические средства. Если урок русского языка или литературы проведен даже безупречно, но на нем не включались магнитофон или проигрыватель, достоинства урока перечеркивались.
Надежно вооруженный традиционными средствами обучения, Николай Николаевич настороженно смотрел на попытки насильственного внедрения в преподавание литературы различных новшеств, считая это прожектерством. Для уроков литературы, говорил он, требуется литература, класс и знающий учитель. Колиберский горько иронизировал по поводу того, что появились учителя словесности, которые с необъяснимым кокетством признаются в неумении красиво писать и выразительно читать. Конечно же, рассуждал он, такому учителю не обойтись без грампластинки, а почерк у него таков, что он испытывает потребность в типографски заготовленных записях и прописях на все случаи жизни.
Но как можно научить петь, если начисто лишен слуха ты сам, учитель? Какому мастерству ты можешь научить, если сам мастерством не владеешь? Вы только подумайте, возмущался старый учитель: я веду урок, посвященный пушкинской лирике любви, ввожу юношей в мир «чистой красоты», испытываю при этом сам искреннее волнение, и это состояние учащиеся должны увидеть в выражении моих глаз, в каждом моем движении, почувствовать в моем голосе. Но, в угоду навязанной мне методе, вместо того, чтобы проиллюстрировать выраженную мысль пушкинским шедевром, я, как стреноженный конь, должен круто остановиться, закончить и... включить проигрыватель или магнитофон: дальше моих учеников будет учить записанный на пленку или пластинку Качалов.
Что там говорить, Качалов читает лучше меня, и в артистическом соревновании с ним я бы проиграл, если бы он мог... войти в класс. Мастерство великого артиста таится не только в красоте его неповторимого голоса, но и подкрепляется обаянием его внешности, мимикой, движениями. Но ведь Качалова в классе нет, есть только пластинка, кстати, не всегда удачно воспроизводящая его голос. А я? Вот он, Я! И, смею заверить, люблю поэзию, знаю свое дело и недурно, да, да, недурно, читаю стихи и прозу! А Качалов? Я провожу нередко специальный урок поэзии, на котором учащиеся читают стихи любимых поэтов. В начале такого урока мы включаем проигрыватель или магнитофон и слушаем голос В. И. Качалова: он для нас эталон выразительности и артистизма.
Как-то в учительской Колиберский доверительно сообщил: «Нашел в «Советской педагогике» интересную заметку. Знаменитого шведского профессора, педагога спросили: смогут ли в будущем техническими средствами заменить учителя? Смогут, ответил профессор. Если учитель этого заслужит!»
Мы любили в школе зимние пушкинские вечера. Это были воистину праздники национальной культуры. В классах состязались чтецы, лучшие из них отбирались для участия в общешкольном конкурсе. Младшие дети на утренниках инсценировали пушкинские сказки. Старшие подолгу репетировали полюбившиеся места из поэм и сцены из трагедии «Борис Годунов», писали сочинения, стихи о любви к Пушкину. Юные художники оформляли сцену актового зала, рисовали иллюстрации к произведениям поэта. Школьные музыканты и певцы готовились к исполнению песен, арий, романсов, созданных Глинкой, Чайковским и современными композиторами на пушкинские темы.
Праздничный вечер открывался ярким эмоциональным «Словом о Пушкине». Затем начиналось первое отделение – конкурсные выступления чтецов. Второе отделение состояло из театрализованных представлений, выступлений вокалистов и музыкантов. Вместе с детьми в качестве самодеятельных исполнителей (вне конкурса) нередко выступали и учителя, что создавало на вечерах особую обстановку праздничности и поэтической взволнованности.
Запомнился февральский вечер 1967 года. Заканчивалось первое отделение. Восхищенный чтением юных чтецов, Николай Николаевич решительно встал и через срединный проход актового зала прошел к сцене, легко поднялся по лесенке на подмостки. Моложавый и статный старый учитель скрестил руки на груди, чуть отклонил назад красивую голову, и в мгновенно установившейся тишине зазвучал его густой проникновенный голос:
На берегу пустынных волн
Стоял он, дум великих полн
И вдаль глядел...
И все мы, слушатели, словно наяву, увидели Петра на безлюдном берегу; задумались над величием его замысла. А меж тем голос чтеца уводил нас все дальше из уютного школьного зала в волшебный мир поэтического искусства, в котором величайший поэт России воспел исторические свершения великого преобразователя России. Колиберский читал сдержанно, строго, жесты чтеца были скупыми, почти незаметными. Но вот он опустил руки вниз, шагнул чуть вперед:
Прошло сто лет, и юный град,
Полнощных стран краса и диво,
Из тьмы лесов, из топи блат
Вознесся пышно, горделиво...
В голосе чтеца появились ликующе-торжественные ноты, он зазвучал мощно, раскованно. Учитель приподнял руки, словно готовясь кого-то заключить в объятия:
Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит...
Но вот вступление прочитано, и Николай Николаевич переносит нас на осенние улицы Петербурга, залитые волнами взбунтовавшейся стихии. Вместе с ним мы испытываем боль и горечь из-за страшной трагедии, выпавшей на долю Евгения и его бедной Параши. Незаметно в голосе чтеца, только что звучавшем трагически и печально, появляется твердость, как это бывает с сильным человеком, пережившим большое горе, когда он начинает осознавать, что утрата невозвратима, надо смириться, жизнь продолжается. И мы, сопереживая, искренне сочувствуя «маленьким людям», понимаем, насколько тщетны попытки остановить «тяжело-звонкое скаканье» «кумира на бронзовом коне», «Того, чьей волей роковой / Над морем город основался»...
Вся поэма «Медный всадник» от первой до последней строки была прочитана как бы на одном дыхании, без единой запиночки. А ведь Колиберскому в ту пору исполнилось 70 лет!
* * *
Когда живешь рядом с человеком, чей талант радует и восхищает, кажется, что так будет всегда, невольно забываешь: все мы подвластны времени. Мы часто встречались, были дружны, подолгу беседовали, обсуждали те или иные явления нашей жизни, ущербность программ по литературе и равнодушную заумь учебных пособий. Не раз говорил себе: надо попросить старика прочитать весь курс русской литературы – от «Слова о полку Игореве» до Чехова и Горького и самому засесть рядом с магнитофоном. Этой ленте, переделанной на учебник, цены не было бы! Много раз задавался я такой целью, но так ее и не осуществил.
Однажды я завел разговор с Колиберским о том, что ему надо написать учебник литературы. «Голубчик, – ответил старый учитель. – Вы переоцениваете мои возможности! Я ведь писать не умею».
Конечно, он излишне взыскательно судил себя, но в его словах была и доля истины: свои мысли на бумаге Николай Николаевич излагал не так свободно и ярко, как делал это устно.
...В последний раз я видел Н. Н. Колиберского 24 ноября 1981 года вечером. Он лежал в больничной палате в глубоком инсульте. Парализована была одна сторона тела, отказали речевые центры. Он был в сознании, быстро узнал меня.
В его прекрасных глазах не различил я ни отчаяния, ни страха. Они, прощаясь, излучали доброту и грусть.
Назавтра его не стало.
Михаил Николаевич МАКСИМОВСКИЙ,
Заслуженный учитель школы РСФСР, бывший директор средней школы № 1 г. Пскова (1920-2006).
Воспоминания М. Н. Максимовского написаны в 1983-1984 гг. Первая публикация состоялась в «Вестнике Псковского Вольного университета», том 3, 2000, №№ 1-3.
.jpg)