Мы ставим точки над I
ОСНОВАНА В АВГУСТЕ 2000 года
Читать газету
Общество | Society
Алексей СЕМЁНОВ 14 июня 2019, 17:30
Вот строки из письма Ивана Шмелёва, отправленного своей близкой знакомой Ольге Бредиус-Субботиной. Написано 9 октября 1941 года, когда гитлеровские войска вплотную приблизились к Москве: «Ведь вчера был день… преп. Сергия Радонежского России покровителя. Я ждал… Я не обманулся сердцем, Преподобный отозвался... Я услыхал фанфары, барабан - в 2 ч. 30 мин., - специальное коммюнике: прорван фронт дьявола, под Вязьмой, перед Москвой, армии окружены... идёт разделка, Преподобный в вотчину свою вступает. Божье творится не нашими путями, а Его, - невнятными для нас. Сроки близки. Оля!»
Как видите, писатель не только роман «Лето Господне» в это время писал, но и подобные письма. Шмелёв здесь духовно связал двух людей – Сергия Радонежского и Адольфа Гитлера. Преподобный в вотчину свою вступает. Видим Гитлера, а подразумеваем Сергия Радонежского. Энтузиазм Шмелёва, пожалуй, превзошёл энтузиазм Ильина. Во всяком случае, Шмелёв здесь откровеннее.
О симпатиях и антипатиях к Гитлеру – чуть позже, а сейчас о другой связи – связи Шмелёва с псковской землёй.
В Печоры и Изборск писатель Иван Шмелёв приехал вскоре после того, как у него умерла жена. Он и сам был готов умереть. «Мне, скоту, надо было сдохнуть, а не ей умереть так нежданно, так непонятно отойти, - написал он Ивану Ильину. - Она вся Святая! Вся, вся. А вот я, проклятый, ещё влачусь, для чего-то... никчемный, гад ползучий, противно смотреть на себя». Это было летом. А осенью Шмелёв приехал в Латвию и Эстонию - поближе к России. Так появился очерк «Рубеж».
Владимир Путин возлагает цветы на могилу Ивана Шмелёва.
«В начале осени 1936 года мне довелось посетить древний русский край, отрезок Псковщины, и ныне русский до глубочайших корней, но включённый игрой судьбы в пределы эстонские: побережье Чудского и Псковского озер. Городище, Изборск, Печоры... Много я вынес из этого посещения: и радостного, и горького. Видел Россию-Русь. Она была тут, кругом», - написал Иван Шмелёв. Для эмигранта, дружившего с Деникиным и Ильиным, посещение мест, в то время принадлежащих независимой Эстонии, было единственной возможностью увидеть Россию. И не только русскую землю, но и большевиков - через окуляры бинокля. Шмелёв в бинокль даже Псков разглядел.
«Помню, первое ощущение, что я здесь, что это земля - родная, испытал я на ощупь, ещё ничего не видя, - вспоминал Иван Шмёлев. - Поезд пришёл в Печоры. Было поздно, глубокий вечер. Я сошёл с вокзального приступка и споткнулся: площадь у станции замощена булыжником, и я разучился ходить по нему. Этот толчок земли так всё и осветил во мне, и я сразу узнал осенний воздух родного захолустья - вспомнил. И стало родное открываться - в лае собаки из темноты, в постуке - где-то там - телеги, в окрике со двора бабьим визгливым голосом - "да черти, штоль, тебя окаянного, унесли... Мишка-а?", в дребезге подкатившего извозчика. И стало так покойно, укладливо, уютно на душе и во всём существе моём, будто всё кончилось и теперь будет настоящее...»
Шмелёв был человеком нетерпимым. Иван Бунин после «Тёмных аллей» ему казался писателем «порнографическим», автором «паскудографии», поддавшимся «старческой похотливости». В стихотворной пародии Шмелёв на Бунина Шмелёв срифмовал «Нобель» и «кобель».
Иван Шмелёв.
Да что там Бунин... Шмелёв в 1942-м написал своей последней любви Ольге Бредиус-Субботиной: «А знаешь, Л. Толстой, при всей гениальности художника-скульптора, был глуп?» (У Шмелёва есть литературные заметки с названиями «Как я ходил к Толстому», «Как я встречался с Чеховым»…)
Та поездка на эстонско-советскую границу в 1936 году была попыткой связать в душе две России - прошлую и настоящую.
В «Солнце мёртвых» Иван Шмелёв, не упоминая того, что большевики в 1921 году расстреляли его единственного сына - офицера армии Деникина, описал увиденное и пережитое во время революции:
«Звонкая была "Чайка", молодая дача. И молодые женщины на ней жили - врачи, артистки, - кому необходим летний отдых. И вот подошло время. Пришли и в городок люди, что убивать ходят. Убивали-пили. Плясали и пели для них артистки. Скушно!
- Подать женщин веселых, поигристей! Подали себя женщины: врачи, артистки.
Подать... кро-ви!
Подали и крови. Сколько угодно крови!»
Это краткое описание не только Октябрьской революции, но и почти любой революции. И не только революции. Пришли в городок люди, что «убивать ходят». В Славянск, в Мосул, в Ракку, в Алеппо, в Сонгми, Нанкин... Да хотя бы в Псков (в ХХ веке с Псковом такое случалось не меньше четырёх раз). В некоторых людях временами просыпается такая потребность - убивать. И люди не могут преодолеть в себе этого искушения.
Когда Шмелёв приехал в Печоры и Изборск, то не ограничился посещением монастыря и крепостных стен. И псковской землёй, аккуратно собранной в мешочек, тоже не ограничился - пожелал дойти до самой границы. Дойти до самого края и заглянуть в «пропасть».
«В полуверсте от рубежа - караульный дом, - описал Шмелёв посещение эстонско-советской границы. - Не совсем охотно даётся разрешение на посещение "границы". Строгое предписание: не говорить с красными пограничниками, "не раздражать". Рубеж. Кустики, болотца - по ту сторону; с этой стороны - те же кустики, и у самой проволоки сторожевая вышка...»
Шмелёв попросил у эстонского пограничника, упорно не желавшего говорить по-русски, бинокль. Бывшая Псковская губерния в то время была разделена на две части, как позднее будут разделены ГДР и ФРГ, Северная и Южная Корея... Шмелёв ходил по русской земле и впивался глазами в русскую землю за пограничным столбом: «Пустое поле, за грядкой кустиков, в стороне какие-то постройки, - там, говорят, комендатура. Гепеу. Были деревушки - снесли. Пустыня. Мёртвая страна, но где-то тут... таится что-то, - такое во мне чувство. И оно вот-вот скажется, и я узнаю тайну. Меня влечёт - туда. Я не могу стоять на вышке. Я хочу ступить, коснуться родной земли. Вот проволока, в пять рядов, на кольях, - всё обычно. Пограничный столб, красное с зелёным, на утолщении выжжены серп и молот. Я подхожу вплотную, не слушая окриков эстонца, который может стрелять. Пусть стреляет. Там - только кустики, пустая боловатая дорога-стрела на Псков. Серо, пустынно там. И вдруг - луч солнца, из щёлки в тучах, и вижу... - снежное яичко! - там, на конце стрелы. Оно блистает, как серебро. Он влечёт к себе, сияньем. Это собор открылся. Блеснул оконцем, белизной стен, жестью. И - погас. Странное чувство – не настоящего, какой-то шутки, которая вот кончится. Так я воспринимаю это заграждение, "предел пути". "Отойдите! - кричит эстонец по-немецки, по-русски всё-таки не хочет! - Могут убить!»
Напоследок Шмелёв увидел в «пропасти» купол псковского Троицкого собора (как раз в это время в Пскове «решался вопрос» о его сносе).
О поездке в Печоры и Изборск Иван Шмелёв в окончательном виде напишет не сразу, а спустя четыре года после поездки - в апреле 1940 года, в Париже. Через несколько месяцев Эстония вместе Печорами и Изборском отойдёт СССР. Граница исчезнет. В тех местах, где гулял Шмелёв, начнётся «раскулачивание»... Но в апреле 1940 года Шмелёв всё ещё вспоминал 1936 год, вспоминал советского пограничника, который после смены караула «чётким солдатским шагом... идёт на Псков, к собору, укрывшемуся в мутной дали. Сквозь сеточку дождя ли, слез ли...»
Фото: Иван Шмелёв.
Такая вполне понятная сентиментальность эмигранта и не менее понятная ненависть к людям, расстрелявшим сына, привела Ивана Шмелёва к симпатии к Гитлеру. К фашизму с его «порядком» Шмелёв присматривался уже давно - с конца 20-х годов, как и Иван Ильин.
Вот ещё одно письмо Ивана Шмелёва к Ольге Бредиус-Субботиной:
«30.VI.41. Милый друг мой… Послал Вам заказное письмо. Не оставляйте меня без вестей от Вас: мне так легко, когда Вы думаете обо мне, это мне даёт силы в моих трудах. Вы - благословение Божие мне, Вы указаны и ея светлой душой, я верю, - моей Олей.
Я так озарен событием 22.VI, великим подвигом Рыцаря, поднявшего меч на Дьявола. Верю крепко, что крепкие узы братства отныне свяжут оба великих народа. Великие страдания очищают и возносят.
Господи, как бьётся сердце моё, радостью несказанной…
Знаю - теперь я могу писать, хочу писать.
Ваш Ив. Шмелев».
Это была непосредственная реакция Ивана Шмелёва на нападение Гитлера на СССР. 22 июня он воспринял как начало избавления России от коммунистов с помощью фашистов. Строго по давним замыслам Ильина.
Кого он имел в виду под Рыцарем? Самый очевидный ответ – Гитлера. Хотя защитники Шмелёва пишут, что это только литературный образ, символизирующий светлые силы («использует обобщённый образ борьбы со злом»).
К политическим темам в этой переписке он время от времени обращается. Фамилий «Гитлер», «Сталин» там практически нет. Если они и упоминаются, то под незатейливыми прозвищами «хирург» и «семинарист». К 1943-1944 годам, пожив при немецких оккупантах в Париже, симпатий к немецким фашистам у Шмелёва поубавилось.
Когда фашисты напали на СССР, стало окончательно понятно, что таких людей, как Бунин и Шмелёв, разделяет не только разное отношение к «порнографии». «Прорван фронт дьявола!» - ликовал Шмелёв. Кто-то героически оборонял Москву из последних сил, а кто-то не скрывал восторг, предвкушая вступление гитлеровских войск в Москву.
Чем ближе фашисты приближались к Москве, тем оживлённее становился Иван Шмелёв, описывая свои чувства: «... Так крепко верю и так ярко чувствую, что славянская и германская души - широкие, большие души, и могут понять одна другую».
Своё отношение к немецким фашистам он высказывал не только самым близким людям. Он публиковался в оккупированном немцами Париже в газете «Парижский вестник». Позднее, когда Шмелёва будут упрекать в сотрудничестве с фашистами, он ответит: «Злой навет я обязан опровергнуть. Фашистом я никогда не был и сочувствия фашизму не проявлял никогда... А я утверждаю совсем обратное: я работал против немцев...»
Иван Шмелёв.
Ответ неубедителен. Каким образом он работал против? Может быть, тогда, когда участвовал в молебне, где благодарил Бога за «отнятие Крыма от палачей и бесов, от мучителей»? Свою радость по поводу захвата Крыма фашистами Шмелёв объяснит в письме Ивану Ильину: «... Всё равно: отняли у бесов Кр(ым) немцы, союзники, белые ли войска... одно было в душе: умученные не в их власти, не в их злобе!.. Не Крым от России отнят: священный прах вырван из окровавленных лап убийц...»
Наверное, ему было немного жалко русских, погибавших во время этой войны. Но в таких случаях всегда находится оправдание. Нашлось оно и у Ивана Шмелёва: «Это бой с бесовской силой... и не виноват перед Богом и совестью идущий, если бесы прикрываются родной нам кровью». Мотивы, которыми руководствовался Шмелёв, мало отличались от мотивов генерала и писателя Петра Краснова.
Сомнений в том, кому симпатизировал Иван Шмелёв в этой войне, нет. Историк Сергей Мельгунов записал 27 июля 1941 года в дневнике: «Шмелёв так и говорит: с фюрером - Бог». Но потом, видимо, кто-то из них отвернулся. То ли фюрер от Бога, то ли Бог от фюрера. Когда немцев отбросили от Москвы, «русский патриот» Шмелёв в Гитлере разочаровался. Ему казалось, что за Гитлером - преподобный Сергей Радонежский, а оказалось, это был кто-то другой...
О коллаборационизме Шмелёва много раз писали в послевоенное время. И не только в советских изданиях, но и в эмигрантских. Шмелёв, конечно, возмущался.
Но каких-то серьёзных мер против него не принималось. Многие его знакомые просто перестали с ним общаться. Марк Вишняк (когда-то делегат Учредительного собрания и один из издателей общественно-политического и литературного журнала русского зарубежья «Современные записки») рассказывал: «Я не был свидетелем поворота Шмелёва в сторону Гитлера как освободителя России и не касаюсь этого прискорбного периода потому, что, кроме самоочевидного возмущения, он ничего, конечно, не может вызвать».
«Его потонувшая в пирогах и блинах Россия - ужасна», - однажды написала Галина Кузнецова о творчестве Шмелёва, которого до сих иногда называют «самым русским из русских писателей».
Нет, не то чтобы ужасна его Россия, сколько странна его эмигрантская любовь. За блинами и пирогами, за «Святой Русью» такие люди как Шмелёв, перестали видеть и чувствовать русских. Пока «самый русский писатель» совершал молебны во «славу освобождения» с помощью немцев, в псковских и многих других концлагерях русские, евреи, украинцы умирали под прицелом «освободителей».
«У меня всё своё, как и понятие «греха» и «православия», - разъяснял Шмелёв Ольге Бредиус-Субботиной, указывая, что православие для него: - высшая свобода души, полная свобода».
Похоже, он дал себе слишком много свободы и не справился с ней.
.jpg)
